Я, Турдакун Усубалиев, являюсь одним из потомков сарыбагышского племени. По старинной народной традиции каждый взрослый кыргыз должен знать семь своих прямых предков по мужской линии, если он их не знает, то его осуждают, как не знающего своего родства. Но я знаю не только имен семерых своих прямых предков, знаю больше — всех родоначальников, от которых происходило племя Сарыбагыш.

Например, родоначальником племени Сарыбагыш был человек по имени Доолос, от него родился сын по имени Манап, от Манапа — Сарсеит, от Сарсеита — Учуке и Тулку, от Учуке — Маматкул, от Маматкула — Болот, от Болота — Эсенгул, от Эсенгула — Ниязбек, от Ниязбека родились восемь сыновей, в том числе и Ормонхан, будущий хан кыргызов. Это первая ветвь сарыбагышского племени.

Вот вторая его ветвь. Те же родоначальники: Доолос, Манап — Сарсеит — Учуке. От Учуке же идут Доолоткул — Бай — Калыгул, Кунтууган — Кененсары — Усубалы. Таким образом, семью моими прямыми предками являются Учуке, Доолоткул, Бай, Калыгул, Кунтууган, Кененсары и мой отец Усубалы. (к схеме)

Мои родители: отец Усубалы и мать Рапия Байгазиева — дочь уважаемого человека из другого рода, прожили вместе 69 лет, очень уважали друг друга, были добрыми и отзывчивыми людьми, эти их качества высоко ценили люди нашего рода. В жизни мои родители, как и тысячи кыргызов, испытали все — и радость, и невзгоды, горечь утраты и счастье, удачи. Моя мать родила десятерых людей. У меня были старшие братья и сестры, младший брат и младшие сестры. До сегодняшних дней, как я уже сказал, дожили только двое — я и моя младшая сестра Сайра. Остальные ушли в иной мир в разные годы. Родители жили своим неустанным нелегким трудом и растили нас. До вступления в коллективное хозяйство в 30-е годы проживали в местности Байтели на расстоянии примерно трех километров от того места, где сейчас стоит дом моих родителей, у них было небольшое хозяйство, состоящее из двадцати-тридцати голов овец и коз, двух-трех голов крупного рогатого скота, несколько голов кумысных кобыл и верховых лошадей, а также несколько гектаров поливных земель. Была у нас юрта, в которой жили весной, летом и осенью, а зимой — в мазанке, которую отец построил при помощи своих родственников, путем ашара.

Помню у мазанки не было фундамента, стены, стоящие прямо на земле, были сложены из глины и глиной же обмазаны. Вместо окон был небольшой проем на восточной стене — сюда по утрам в наше темное жилище заглядывало солнце. Стекла в нем не было, да в те годы его не было, наверное, не только в горном Кочкорском районе, вообще, во всем Кыргызстане. Но надо было как-то защищаться от ветра и снега, и отец заклеивал наше единственное «окно» прозрачной желтоватой бумагой. Она днем пропускала свет — и это казалось нам необыкновенным.

Помню наши походы с отцом на базар, где покупались мыло, спички, еще что-то нужное. Там мы долго выбирали бумагу для нашего окна. Потом мама варила клейстер. Им наше «стекло» И держал ось. В углу мазанки был очаг с дымоходом. На очаг ставился казан, в нем варили мясо, лапшу, вообще все, что было съедобным. Никаких разносолов. Все очень просто. Очень обыкновенно. Топили соломой, кизяком, пламя из печи освещало комнату. Использовалась лучина, горевшая на животном масле. Вспоминаю об этом и мне самому не верится, что все это было в моей жизни, все это происходило со мной. Но свет того очага я помню и сегодня.

Для устройства кровли мазанки было уложено на ней несколько тополевых бревен. На них накладывался рубленный тал или по-русски ива — дерево с гибкими ветвями и узкими листьями. Таких деревьев было много в поймах реки Чуй, которая протекала невдалеке от нашего дома. Сверху тал покрывался соломой такой злаковой культуры, как ячмень, затем туда наносилась обыкновенная чуть влажная земля. Подсыхая, она затем плотно «держала» крышу. Потолки мазанки обмазывали глиной. Вот в такой мазанке, как я помню, мы жили до 30-го года, то есть, до начала коллективизации. Такие мазанки имели все наши родственники. Они располагались на расстоянии 600 — 700 метров друг от друга.

В 1930 году, когда началось в районе создание так называемых товариществ по совместной обработке земли (ТОЗ) и сселение крестьян в одно село, отцу достался участок, где и сейчас стоят дом и надворная постройка, правда, другие, построенные взамен первых, ставших ветхими. Дом строил сам отец, время от времени приглашая своих близких родственников. Домик был двухкомнатный, сложен из саманного кирпича, пол был земляной, зато окна — застекленные: тогда уже появилось стекло в продаже. Отец знал всю работу, какая нужна была в хозяйстве. Не будь он таким, семье бы пришлось туго. А так он сам работал и нас, детей, приучал.

С малых лет, вместе с отцом, по мере сил своих, конечно, я участвовал в ведении нашего домашнего хозяйства. Делал все, что надо было -воду носил, дрова таскал, скотину пас, кизяки лепил и собирал в поле.

Я начал учиться в 1929 году. В центре Кочкорки была одноэтажная 4-х классная начальная школа. Помнится, что в то время в райцентре жило немало русского населения. В школе были классы учащихся киргизской и русской национальностей. Занятия киргизского и русского классов чередовались. В одну неделю мы, кыргызы, учились в первой утренней смене, а русские ребята — во второй смене. На следующей неделе наоборот, мы, кыргызы, учились во второй смене, а русские ребята — в первой утренней смене. Взаимоотношения кыргызских и русских ребят были очень дружными, не помню ни одного негативного случая, который возник бы на национальной почве.

Мы, кыргызы, старались научиться русской разговорной речи, а русские ребята — кыргызскому языку. Как курьез, вспоминаю, что мы, кыргызские и русские ребята, общаясь между собой, наряду с несложными словами простого обихода, быстрее всего запоминали ругательные слова — и кыргызские, и русские.

Каким образом русское население оказалось в Кочкорке? На этот вопрос ответ нашел впоследствии в исторической литературе. Село Кочкорка до революции называлось «Столыпино. — по имени царского министра, который переселял безземельных русских крестьян в Семиречье.

Через четыре года в райцентре была создана семилетняя школа-интернат для обучения школьников Кочкорского и Жумгальского районов, в те годы эти два района были объединены в один, назывался он Сталинским. И после окончания начальной школы, я, как и мои многие сверстники, поступил учиться в семилетнюю школу.

Параллельно обычной школе я проходил школу жизни, труда, все более активно помогал отцу и матери в ведении нашего домашнего хозяйства. После занятий в школе я пас овец, лошадей, верхом управлял лошадьми, запряженными плугами. Тогда тракторов не было, пахали только плугами. Не было также комбайнов, убирали хлебные злаки серпами и косилками. Много было потерь, и я часто вместе с сестрами собирал оставшиеся хлебные колосья в поле, затем собранное зерно лущили на солнце, а после этого размалывали на ручном жернове (на мельничном каменном круге). Колосья собирали, конечно, не от того, что мы жили хорошо, нет, от того, что наша семья, как и многие другие, испытывала тяжелые жизненные трудности.

На память приходят и другие факты, свидетельствующие о тяжелой крестьянской жизни. До вступления в коллективное хозяйство мои родители из богарного участка путем тяжкого и кропотливого труда создали около трех гектаров поливной земли. Отец при участии некоторых своих родственников построил подводящий оросительный арык и после полива богарной земли, буквально впитывающей воду, через три-четыре дня, когда земля немного подсыхала, но была еще живой, влажной, отец, вооружившись кетменем (ручным орудием) с корнем вьщирал кустарники чия. И так — метр за метром. Взмах кетменя следовал за взмахом и скоро рубашка на его спине становилась мокрой. А я шел следом за ним и с каждого куста отряхивал землю. Земля бесценна. Почва оставалась в поле, а чий складывался на краю поля и после сушки на солнце его использовали для топки. Вот таким путем отец создал три гектара поливной земли.

Но как пахали эти земли, как и что сеяли на них? Вспомнить это также интересно. Ведь это наша история. у моего отца и наших близких родственников было одно землепахотное орудие — деревянный плуг (буурсун) с небольшим железным наконечником без отвала, он взрывал землю на небольшую глубину, но не переворачивал пласты. В ярмо впрягалась лошадь, отец держал плуг, а я часто, сидя верхом, направлял лошадь по бороздам. А как засевали вспаханные участки? Отец надевал на шею жембаштык (торба, мешочек, который наполнен был семенным зерном весом 5 — 6 кг) и разбрасывал семена на вспаханное поле, боронование и заделку семян производили плетенным хворостом, привязанным к лошади. Так сеяли пшеницу и ячмень. За лето один-два раза поливали засеянные участки. Косили хлеба ороком (серпом), лезвие которого располагалось под прямым углом к ручке. Затем вязали снопы и складывали их на просушку. Потом снопы завозили на кырман (на ток около дома) и молотили, гоняя по снопам лошадей, которых привязывали друг к другу сбруей. Ими управляли с помощью вожжей. Мы, мальчики, любили эту работу.

После отделения зерна от колоса, крупную солому удаляли с помощью айры (вил), зерно провеивали на ветру деревянной лопаткой. Крупная солома использовалась, как топливо. Мелкая измельченная солома (тыпын), оставшаяся на току, впоследствии тоже использовалась: смешивалась с глиной для изготовления сырцовых кирпичей, шла также и на корм скоту.

Во всех этих трудовых процессах я принимал участие по мере своих сил. Летом, когда косили дикий желтый клевер, вязали из него снопы, мне надо было подниматься рано, в 6 часов утра, верхом на лошади я отвозил эти снопы на сенной базар в райцентр, где было много конных повозок с грузами, которым еще предстоял путь в сторону Нарына. Продавал сено по-разному: иногда удачно, а часто отдавал очень дешево.

Когда было создано коллективное хозяйство (товарищество по совместной обработке земли (таз), на полевые работы выходили не только взрослые трудоспособные люди, но и мы, школьники, после окончания занятий в школе. таз начал получать конные железные плуги, взрывающие землю довольно глубоко, и переворачивающие пласты, конные бороны, конные косилки. Нас, мальчиков, сажали на лошадей, когда вспахивали поле, бороновали посевы — так лошадям было легче, мы весили намного меньше, чем молодые джигиты, а справлялись с обязанностями не хуже них.

До сих пор в моей памяти сохранились и такие факты моего посильного трудового участия в делах нашего аила.

Нынешней асфальтированной дороги, проходящей от города Балыкчы до самой государственной границы через райцентр Кочкорка и наш поселок Тендик тогда, в 30-х годах, не было. Была лишь колесная грунтовая дорога. Выпадение осадков в Кочкорской долине крайне незначительное. В сухое время, зимой и ранней весной с перевала Кызарт, являющегося границей между Кочкорским и Жумгальским районами, постоянно дул сильный холодный ветер, который поднимал едкую пыль, покрывавшую толстым слоем дорогу … Правительством было решено построить шоссейную дорогу от Балыкчы до Нарына. Но как построить? Дорожно-строительной техники не было. Главным строительным орудием были кетмень, лопата, кирка. Решили методом народной стройки подготовить основание шоссейной дороги, а проблему как засыпать ее гравием, укатать, затем покрыть асфальтом — решить потом, когда появится дорожно-строительная техника. Моему отцу техник дорожного строительства дал задание — подготовить около нашего дома 300-метровое полотно под будущую шоссейную дорогу. Такое задание получила каждая семья в нашем селе. Теперь каждый день рано утром и поздним вечером отец махал на дороге кетменем, стучал лопатой, засыпая полотно грунтом. Понятное дело, я помогал ему и в этом. Уж как это в моем тогдашнем возрасте получалось? Только научился я в те дни работать с кетменем, лопатой, таскать грунт на носилках, как говорится, физически прочувствовал на себе, что такое мужской труд. Отец выполнил задание, как и все односельчане. А засыпка на дорогу гравия, укатывание его и асфальтирование, и другие работы были выполнены в 50-х и 60-х годах.

Помню, как члены коллективного хозяйства избирали отца бригадиром … Шумели, настаивали: «Пусть бригадиром будет Усубалы. Отец долго не соглашался, но наши родственники и все односельчане настоятельно просили его быть бригадиром, убеждали: вы обладаете глубокой жизненной мудростью, хорошо знаете крестьянскую жизнь, знаете, как надо использовать земли хозяйства … И он согласился, работал, как всегда, неустанно, люди прислушивались к его мнению, уважали его. Через два года на общем собрании колхозников избрали отца — и опять против его воли — председателем нашего колхоза, и это при том, что он был неграмотным! Тогда я учился в VI классе семилетней школы. Вспоминаю курьезные случаи. Отец начал выполнять обязанности председагеля. Полевые работы, ведение животноводческого хозяйства знал он прекрасно. Здесь все шло у него нормально. И вдруг выяснилось, что есть одна, но очень серьезная проблема. Надо было ему подписывать финансовые чеки по взаиморасчетам с Госбанком, а он не умеет ни читать, ни писать … Без подписи же председателя колхоза финансовые чеки считали не действительными. Однажды пришел отец домой расстроенным и говорит мне: «Научи меня хотя бы ставить на финансовые чеки две-три буквы имени моего отца, говорят, что этого достаточно». Я взялся за то, чтобы научить отца писать свою фамилию. Мы долго тренировались, на это дело уходило много вечеров. Наконец-то отец научился чертить первую букву имени дедушки: «К» — (звали его Кененсары). Но после этого отец, как только бухгалтер колхоза напишет финансовый чек, брал бумагу и верхом на лошади ехал в нашу школу, так, не сходя с лошади, и ждал пока я выйду из класса на «танапис. (перемену). Вслух я прочитывал ему то, что было написано бухгалтером, он внимательно слушал и если написано было все правильно, то он тут же из кармана вытаскивал колхозную печать, чтобы я ее поставил на чек, на котором стояла еле очерченная им буква «К». Так мы вместе с ним и «председательствовали».

Через год председателем колхоза был избран молодой, грамотный человек, направленный из республиканского центра. Как положено при передаче дел, провели хозяйственно-финансовую ревизию, не было обнаружено никаких нарушений в период работы отца. Работал он честно, по принципу: доверяй, но проверяй.

В 1935 году, после окончания семилетней школы я, как и многие мои сверстники, уехал во Фрунзе, поступил на рабфак (рабочий факультет) при педагогическом институте. В 1936 году после годичной учебы, а учился я неплохо, приехал домой на двухмесячные летние каникулы. Там говорили о том, что в Кочкорке, как и в других районах, не хватает учителей, что в августе организуются месячные курсы для переподготовки учителей начальных школ и что некоторые учащиеся фрунзенских техникумов и рабфака поступают на эти курсы слушателями — изъявили желание работать учителями. И меня ввели в искушение. На это пошел еще и потому, что семья наша, как и почти все сельское население района, испытывала тяжелые материальные трудности.

До сих пор помню печальную картину жизни населения нашего аила, который состоял примерно из ста глинобитных мазанок, построенных из саманного кирпича. Помню, что бывали дни — и нередко — когда смотришь на село, и не видишь дыма из дымоходов — над всеми домами чистое, холодное небо. Значило это только одно - днем ни в одном доме не готовят пищу. Если в каком-то доме вдруг и задымит дымоход, то это для всех служило сигналом — там готовится пища и туда валом валили ребятишки, а хозяйка дома делилась с ними всем тем, что варилось в казане. Люди редко ели хлеб, его не хватало. Многие семьи вместо хлеба пили чай с толокном (дробленным жареным зерном ячменя), питались лишь ячменной похлебкой.

В таких условиях я, понятное дело, не мог не воспользоваться представившейся возможностью хоть в какой-то мере помочь своим родителям материально. Да и я сам, как студент, постоянно испытывал материальную нужду. Словом, пошел на курсы и учился на них неплохо.

Районо назначил меня учителем начальных классов школы. Проработал учителем полтора года. Но не забывал об учебе, самостоятельно по учебникам изучал предметы, которые надо было мне проходить по рабфаку.

Летом 1939 года я экстерном сдал экзамены по некоторым предметам, которым обучали на II курсе рабфака, в частности, по киргизскому языку и литературе, истории СССР, физической географии, русскому языку. Оставалась сдача экзаменов за III курс. И тут я остановился. Надо было сделать важный выбор. И я его сделал — экзамены сдавать не пошел.

Дело в том, что меня, как имеющего незаконченное среднее образование и опыт учительской работы, допустили к сдаче вступительных экзаменов в Киргизский государственный учительский институт. Закончил я к тому времени рабфак, я был бы отнесен к числу специалистов и вряд ли мог бы продолжить образование. Тогда направление их в институт не разрешалось, или разрешалось постановлением Наркома просвещения республики. Вступительные экзамены сдал успешно на факультет языка и литературы. Мне очень хотелось учиться. Я понимал, что без систематического образования упущу многое в жизни. Стремление знать еще больше, постоянно повышать эрудицию, расширять свои познание мировой культуры — не давало мне покоя…